Один из дней в Лафайетте я провела в салоне Марка Айзека, местного парикмахера-интеллигента. Ему было семьдесят с лишним лет, высокого роста, худой. Пока он красил мои волосы в розовый цвет, говорили в основном о нем - в США вообще никто никогда не интересовался, как дела в России, зато почти все, узнав, что я из Москвы, начинали рассказывать о своих планах и открывать глаза на американскую действительность.
Позже в Хьюстоне один толстый старый мужик-трампист жаловался, что американцы испытывают преклонение перед иностранцами, уважают их за одно то, что те видели мир, и что выгодно-де притворяться европейцем, потому что тогда встречные будут лучше к тебе относиться.
Марк рассказал, что он "конечно, каджун" и родился в 20 милях от Лафайетта в местечке Нью-Иберия. Его мать была парикмахершей. Отец пил и бил ее, пока Марк не подрос и однажды не схватил лом и не сказал, что убьет папашу, если тот не свалит. Папаша прикинул свои шансы и свалил. Шестьдесят лет спустя, рассказывая мне об этом, Марк все еще был горд собой.
- Больше мы его не видели.
Они с матерью уехали из Нью-Иберии от греха подальше на север в Монро (тоже в Луизиане), потом перебрались в Новый Орлеан. Кончились пятидесятые и начались шестидесятые. В следующие десятилетия Марк был трижды женат, но детей не было и с женами не сложилось. В конце концов перебрался в Лафайетт. Всю жизнь стриг, красил и брил людей, хотя никогда не учился этому специально. Просто вырос под ногами у матери и ее клиентов в парикмахерских салонах. Подозреваю, что среднюю школу он тоже не закончил. При этом читал много - в углу салона стоял письменный стол, заваленный книгами, и в разговоре он несколько раз упоминал, что прочел это там-то и там-то.
- Я никогда не надеваю перчатки. Мать надевала, а мне надо пальцами ощущать волосы, иначе я не понимаю, резина меня раздражает. Потом хожу с крашеными ладонями.
Луизианские каджуны - это потомки французских переселенцев конца 18-го века, которых британские войска выгнали из местечка Акадия, с территории нынешней Канады. Первые семьи переселенцев явились на юг Луизианы и построили у реки Вермильон поселок Вермильонвилль. Он превращен в музей под открытым небом на территории современного Лафайетта. В домах сохранилась старая мебель, посуда, инструменты, древние игрушки. Висят портреты хозяев: взгляд строгий, спины прямые. В Лафайетте до сих пор часть жителей считает родным языком французский.
Я спросила, что за памятник стоит на углу, неподалеку от его салона. Тут глаза Марка засверкали, и он довольно злобно пропел:
- А это памятник местному мерзавцу-рабовладельцу Альфреду Мутону, генералу конфедератов! Мы воюем за то, чтобы его убрали из центра, но половина тутошних богатеев - его потомки и родственники, они, конечно, сопротивляются. Мы уже провели несколько выступлений против; в четверг будет еще один митинг.
Я ответила, что к четвергу меня не будет и я вообще планирую свалить уже на следующее утро, доехать через Александрию до Шривпорта.
- Что вы собираетесь делать в Шривпорте?
- Просто посмотреть город.
- Нечего смотреть. Там живут одни реднеки.
- Но я читала... старинный городок, южная архитектура, там "Тру блад" снимали...
- Дыра.
Марк с детства дружил со знаменитым луизианским художником Джорджем Родриге, автором “Синего пса” (The Blue Dog), тоже уроженцем Нью Иберии. Он не хвастался - я сама спросила, знает ли он, кто автор Синего пса, потому что этот пес в виде граффити попадается по всем городам Луизианы. Сам синий, глаза желтые и смотрят в душу зрителя. Нарисован по мотивам легенды о лугару.
- Он мне давно, еще до Синего пса, до того, как прославился, хотел подарить несколько работ, но они были слишком темными и мне не понравились. Он тогда по-другому рисовал. Я ему так и сказал - прости, приятель, но не надо, они слишком темные. Не люблю темные картины, - сказал Марк. - Теперь они стоят сотни тысяч, конечно.
За черными шторами, отгораживавшими задний вход, в правом углу были прислонены к стене несколько картин самого Марка. Типично американский коммерческий сюжет: на большом холсте маслом перерисовка героев комиксов, такие часто продают в американских художественных салонах. Марк не сдавался. Ему не хватало образования, таланта и времени - старость уже пришла и дальше все должно было становиться только хуже - но он продолжал биться.
Лафайетт стоит на выжженной равнине у речки Вермильон, в которой, конечно же, водятся аллигаторы, и похож на большое южное село - с заросшими травой пустырями, с парковками размером в километр, где сквозь асфальт пробивается трава и жестяная реклама на высоком столбе висит накось. С одноэтажными магазинами: от входа до единственной полки с товарами надо идти пять минут по щербатому кафельному полу, а на этой полке все вперемешку - зубная паста, репчатый лук, помидоры, угли для барбекю и поздравительные открытки ко Дню матери. И ящики теплой кока-колы на полу рядом.
Жилые дома деревянные, и снаружи кажутся совершенно непритязательными. Внутри могут оказаться аутентичными старинными коттеджами с мебелью восемнадцатого века. Совершенно нет типичных для Нового Орлеана кружевных чугунных перил и оград на балконах, да и балконов почти не встречается, потому что дома невысокие. В центре стоит католический собор Святого Иоанна из красного кирпича (земля для постройки предоставлена сто лет назад семьей Мутонов), рядом с ним старое кладбище и сквер с огромным дубом, про который на табличке написано, что он был старым еще тогда, когда здесь впервые появились белые люди, и что “этот дуб является вице-президентом Сообщества американских живых дубов”.
Лафайеттские либералы немногочисленны, но крикливы и воинственны. Республиканцы финансируют спортивные команды, либералы устраивают вечера каджунской музыки и проводят демонстрации. Но главное, что оживляет Лафайетт, кроме туристов, изредка доезжающих из Нового Орлеана, - это местный университет с 17 тысячами студентов. Десятая часть населения города. Если бы не они, Лафайетт превратился бы в такой же жаркий промышленный зомби-городок, как Салфер или Лейк-Чарльз.
Я сняла через арнби комнату в доме, который принадлежал университетскому преподавателю. Сам он жил в маленьком домике сзади, на том же участке. Причем сдачей комнат лично не занимался и все вопросы аренды передал на аутсорс какому-то парню в Колумбии, которого нашел по интернету и в глаза никогда не видел.
С гостями профессор держался как со студентами: был приветлив и отстранен, но на любой вопрос отвечал подробно и норовил порекомендовать литературу. В один из вечером к нему в гости пришли друзья, тоже легко узнаваемая интеллигенция, и они сначала быстро приготовили кучу каджунских блюд, а потом сидели за круглым столом в гостиной и разговаривали о знакомых.
Его дом был как раз из тех особнячков, что внутри оказывались намного лучше, чем снаружи. Кресла и козетка в гостиной, судя по резьбе и переплету сидений, были как минимум 19-го века. Кровать в моей комнате имела четыре резные колонны и балдахин. В гостиной стоял стол из темного дерева, а на нем - ваза в виде наполненной водой стеклянной миски, в которой плавал большой имбирный корень.
Лафайетт считается столицей каджунской культуры, и весь этот район теперь известен как "Акадиана". Во время карнавала в Лафайетте не разбрасывают бусы с передвижных платформ, как в Новом Орлеане, а наряжаются в высокие колпаки из соломы и веток и бродят по городу с дудками и скрипками. Колпаки - пародия на вычурные головные уборы.
- В знак издевательства над богатыми, - пояснил Марк. Для него мир раз и навсегда был разделен на два лагеря - угнетенных и угнетающих.
Потом он сказал, что знаком с местными музыкантами, в частности с таким-то, а этот такой-то дружит с Робертом Плантом, и Плант часто приезжает в Лафайетт и они устраивают джемы в домах и местных салунах.
Подробно рассказал, что планирует поработать еще сезон и заработать 30 тысяч долларов (у него был конкретный план - какие-то фестивали, лицензия на продажу напитков, договорился с другом, что его возьмут вышибалой в ночной клуб в Новом Орлеане. Последнее показалось странным, учитывая его возраст, но Марк был уверен, что все схвачено, и воодушевлен перспективой бесплатных концертов). Через год с полученными деньгами он намеревался уехать жить в Латинскую Америку, в горный городок в Эквадоре. Показывал даже карту с этим городком, сказал, что уже жил там несколько месяцев и там дешево, нормальные люди и прекрасная погода, а по-испански говорить он умеет.
- Трамп превратит эту страну в дерьмо. Тут уже все хреново, а будет еще хуже.
Мы обменялись е-мейлами, и тем же вечером он прислал записку. Тема письма: "Зайди утром, у меня есть идея по поводу волос". Ему казалось, что розовый цвет вышел не слишком удачным.
Я заехала. Он потрогал волосы взволнованно - "А вроде ничего!" - и протянул пакет со свежими булками. Предложил угостить меня кофе. Привел в соседнее кафе. На завтрак два кофе продавали по цене одного.
Обслуживала молодая женщина, улыбалась, но Марк в ответ был серьезен - почти грубость по американским понятиям. Сел потом напротив и, когда женщина отошла, наклонился и принялся тихо объяснять:
- Не люблю ее. Она приезжая, находится в уродливых отношениях - муж ее бьет, а она это терпит. Не люблю таких людей. Я ему однажды сказал... а она за него заступилась...
Я заметила, что, мол, мало ли как бывает, не все могут взять лом и отбиться, но Марк был неумолим.
- Не люблю такое.
Вдруг выяснилось, что вечером в салуне “The Blue Moon Saloon” будет вечер каджунской музыки, как всегда по вторникам, и я тут же решила не ездить в Шривпорт, а остаться в Лафайетте еще на ночь. Марк сказал, что тоже зайдет послушать. Каджунская музыка оказалась похожей на обычную европейскую деревенскую - скрипка, гармошка, куплеты.
Был конец февраля, одиннадцать часов вечера, в небе плыла луна, мы сидели в майках и шортах с пластиковыми стаканами с "маргаритой". Вокруг была тишина, село уже спало. The Blue Moon Saloon представлял собой огороженный участок под открытым небом, барную стойку с легким навесом, низкий деревянный помост для музыкантов, пару лавок и табуретов. Собрались там местные завсегдатаи-либералы. Все двадцать человек. Половина из них со скрипочками.
Пришел Марк, взял себе коктейль, представил меня местным. Я разговорилась с парой пенсионеров, переехавших в Лафайетт из Калифорнии:
- Лафайетт, конечно, приятный и дешевый город, но после Калифорнии здесь слишком много реднеков и слишком мало либералов. Мы думаем о переезде во Флориду, хотя там намного дороже...
На высоком табурете сидел старик в жилетке и белой рубашке, говоривший с шотландским акцентом. Оказался жителем Ивернесса (город недалеко от озера Лох-Несс), который ехал на машине с одного конца Америки на другой. Из Калифорнии во Флориду. Я ехала в обратном направлении - из Флориды на запад. Мы заговорили о зиме, как два северянина, которые, в отличие от луизианцев, хорошо представляют, чего избежали, уехав в феврале из родных мест.
- Я не люблю зиму в Шотландии, - сказал он.
Марк извинился и ушел, сказав, что ему надо работать. Мы обнялись на прощание.
Через несколько месяцев я прислала ему письмо с фотографией с концерта Элиса Купера в Хельсинки. Написала, что Купер с Джонни Деппом образовали группу “Голливудские вампиры” и исполняют песни с названиями типа “Мои пьяные мертвые друзья”. Спросила, как дела.
- Я переезжаю в Новый Орлеан, - ответил Марк. - В Лафайетте с экономикой совсем плохо. Меня навестил друг, которого я не видел три года, так что в ближайшую субботу мы с ним отправляемся в Новый Орлеан вместе и еще разок станем мертвыми и пьяными.
Мир полон одиноких теплых людей.
Позже в Хьюстоне один толстый старый мужик-трампист жаловался, что американцы испытывают преклонение перед иностранцами, уважают их за одно то, что те видели мир, и что выгодно-де притворяться европейцем, потому что тогда встречные будут лучше к тебе относиться.
Марк рассказал, что он "конечно, каджун" и родился в 20 милях от Лафайетта в местечке Нью-Иберия. Его мать была парикмахершей. Отец пил и бил ее, пока Марк не подрос и однажды не схватил лом и не сказал, что убьет папашу, если тот не свалит. Папаша прикинул свои шансы и свалил. Шестьдесят лет спустя, рассказывая мне об этом, Марк все еще был горд собой.
- Больше мы его не видели.
Они с матерью уехали из Нью-Иберии от греха подальше на север в Монро (тоже в Луизиане), потом перебрались в Новый Орлеан. Кончились пятидесятые и начались шестидесятые. В следующие десятилетия Марк был трижды женат, но детей не было и с женами не сложилось. В конце концов перебрался в Лафайетт. Всю жизнь стриг, красил и брил людей, хотя никогда не учился этому специально. Просто вырос под ногами у матери и ее клиентов в парикмахерских салонах. Подозреваю, что среднюю школу он тоже не закончил. При этом читал много - в углу салона стоял письменный стол, заваленный книгами, и в разговоре он несколько раз упоминал, что прочел это там-то и там-то.
- Я никогда не надеваю перчатки. Мать надевала, а мне надо пальцами ощущать волосы, иначе я не понимаю, резина меня раздражает. Потом хожу с крашеными ладонями.
Луизианские каджуны - это потомки французских переселенцев конца 18-го века, которых британские войска выгнали из местечка Акадия, с территории нынешней Канады. Первые семьи переселенцев явились на юг Луизианы и построили у реки Вермильон поселок Вермильонвилль. Он превращен в музей под открытым небом на территории современного Лафайетта. В домах сохранилась старая мебель, посуда, инструменты, древние игрушки. Висят портреты хозяев: взгляд строгий, спины прямые. В Лафайетте до сих пор часть жителей считает родным языком французский.
- А это памятник местному мерзавцу-рабовладельцу Альфреду Мутону, генералу конфедератов! Мы воюем за то, чтобы его убрали из центра, но половина тутошних богатеев - его потомки и родственники, они, конечно, сопротивляются. Мы уже провели несколько выступлений против; в четверг будет еще один митинг.
Я ответила, что к четвергу меня не будет и я вообще планирую свалить уже на следующее утро, доехать через Александрию до Шривпорта.
- Что вы собираетесь делать в Шривпорте?
- Просто посмотреть город.
- Нечего смотреть. Там живут одни реднеки.
- Но я читала... старинный городок, южная архитектура, там "Тру блад" снимали...
- Дыра.
Марк с детства дружил со знаменитым луизианским художником Джорджем Родриге, автором “Синего пса” (The Blue Dog), тоже уроженцем Нью Иберии. Он не хвастался - я сама спросила, знает ли он, кто автор Синего пса, потому что этот пес в виде граффити попадается по всем городам Луизианы. Сам синий, глаза желтые и смотрят в душу зрителя. Нарисован по мотивам легенды о лугару.
- Он мне давно, еще до Синего пса, до того, как прославился, хотел подарить несколько работ, но они были слишком темными и мне не понравились. Он тогда по-другому рисовал. Я ему так и сказал - прости, приятель, но не надо, они слишком темные. Не люблю темные картины, - сказал Марк. - Теперь они стоят сотни тысяч, конечно.
За черными шторами, отгораживавшими задний вход, в правом углу были прислонены к стене несколько картин самого Марка. Типично американский коммерческий сюжет: на большом холсте маслом перерисовка героев комиксов, такие часто продают в американских художественных салонах. Марк не сдавался. Ему не хватало образования, таланта и времени - старость уже пришла и дальше все должно было становиться только хуже - но он продолжал биться.
Лафайетт стоит на выжженной равнине у речки Вермильон, в которой, конечно же, водятся аллигаторы, и похож на большое южное село - с заросшими травой пустырями, с парковками размером в километр, где сквозь асфальт пробивается трава и жестяная реклама на высоком столбе висит накось. С одноэтажными магазинами: от входа до единственной полки с товарами надо идти пять минут по щербатому кафельному полу, а на этой полке все вперемешку - зубная паста, репчатый лук, помидоры, угли для барбекю и поздравительные открытки ко Дню матери. И ящики теплой кока-колы на полу рядом.
Жилые дома деревянные, и снаружи кажутся совершенно непритязательными. Внутри могут оказаться аутентичными старинными коттеджами с мебелью восемнадцатого века. Совершенно нет типичных для Нового Орлеана кружевных чугунных перил и оград на балконах, да и балконов почти не встречается, потому что дома невысокие. В центре стоит католический собор Святого Иоанна из красного кирпича (земля для постройки предоставлена сто лет назад семьей Мутонов), рядом с ним старое кладбище и сквер с огромным дубом, про который на табличке написано, что он был старым еще тогда, когда здесь впервые появились белые люди, и что “этот дуб является вице-президентом Сообщества американских живых дубов”.
Лафайеттские либералы немногочисленны, но крикливы и воинственны. Республиканцы финансируют спортивные команды, либералы устраивают вечера каджунской музыки и проводят демонстрации. Но главное, что оживляет Лафайетт, кроме туристов, изредка доезжающих из Нового Орлеана, - это местный университет с 17 тысячами студентов. Десятая часть населения города. Если бы не они, Лафайетт превратился бы в такой же жаркий промышленный зомби-городок, как Салфер или Лейк-Чарльз.
Я сняла через арнби комнату в доме, который принадлежал университетскому преподавателю. Сам он жил в маленьком домике сзади, на том же участке. Причем сдачей комнат лично не занимался и все вопросы аренды передал на аутсорс какому-то парню в Колумбии, которого нашел по интернету и в глаза никогда не видел.
С гостями профессор держался как со студентами: был приветлив и отстранен, но на любой вопрос отвечал подробно и норовил порекомендовать литературу. В один из вечером к нему в гости пришли друзья, тоже легко узнаваемая интеллигенция, и они сначала быстро приготовили кучу каджунских блюд, а потом сидели за круглым столом в гостиной и разговаривали о знакомых.
Его дом был как раз из тех особнячков, что внутри оказывались намного лучше, чем снаружи. Кресла и козетка в гостиной, судя по резьбе и переплету сидений, были как минимум 19-го века. Кровать в моей комнате имела четыре резные колонны и балдахин. В гостиной стоял стол из темного дерева, а на нем - ваза в виде наполненной водой стеклянной миски, в которой плавал большой имбирный корень.
Лафайетт считается столицей каджунской культуры, и весь этот район теперь известен как "Акадиана". Во время карнавала в Лафайетте не разбрасывают бусы с передвижных платформ, как в Новом Орлеане, а наряжаются в высокие колпаки из соломы и веток и бродят по городу с дудками и скрипками. Колпаки - пародия на вычурные головные уборы.
- В знак издевательства над богатыми, - пояснил Марк. Для него мир раз и навсегда был разделен на два лагеря - угнетенных и угнетающих.
Потом он сказал, что знаком с местными музыкантами, в частности с таким-то, а этот такой-то дружит с Робертом Плантом, и Плант часто приезжает в Лафайетт и они устраивают джемы в домах и местных салунах.
Подробно рассказал, что планирует поработать еще сезон и заработать 30 тысяч долларов (у него был конкретный план - какие-то фестивали, лицензия на продажу напитков, договорился с другом, что его возьмут вышибалой в ночной клуб в Новом Орлеане. Последнее показалось странным, учитывая его возраст, но Марк был уверен, что все схвачено, и воодушевлен перспективой бесплатных концертов). Через год с полученными деньгами он намеревался уехать жить в Латинскую Америку, в горный городок в Эквадоре. Показывал даже карту с этим городком, сказал, что уже жил там несколько месяцев и там дешево, нормальные люди и прекрасная погода, а по-испански говорить он умеет.
- Трамп превратит эту страну в дерьмо. Тут уже все хреново, а будет еще хуже.
Мы обменялись е-мейлами, и тем же вечером он прислал записку. Тема письма: "Зайди утром, у меня есть идея по поводу волос". Ему казалось, что розовый цвет вышел не слишком удачным.
Я заехала. Он потрогал волосы взволнованно - "А вроде ничего!" - и протянул пакет со свежими булками. Предложил угостить меня кофе. Привел в соседнее кафе. На завтрак два кофе продавали по цене одного.
Обслуживала молодая женщина, улыбалась, но Марк в ответ был серьезен - почти грубость по американским понятиям. Сел потом напротив и, когда женщина отошла, наклонился и принялся тихо объяснять:
- Не люблю ее. Она приезжая, находится в уродливых отношениях - муж ее бьет, а она это терпит. Не люблю таких людей. Я ему однажды сказал... а она за него заступилась...
Я заметила, что, мол, мало ли как бывает, не все могут взять лом и отбиться, но Марк был неумолим.
- Не люблю такое.
Вдруг выяснилось, что вечером в салуне “The Blue Moon Saloon” будет вечер каджунской музыки, как всегда по вторникам, и я тут же решила не ездить в Шривпорт, а остаться в Лафайетте еще на ночь. Марк сказал, что тоже зайдет послушать. Каджунская музыка оказалась похожей на обычную европейскую деревенскую - скрипка, гармошка, куплеты.
Был конец февраля, одиннадцать часов вечера, в небе плыла луна, мы сидели в майках и шортах с пластиковыми стаканами с "маргаритой". Вокруг была тишина, село уже спало. The Blue Moon Saloon представлял собой огороженный участок под открытым небом, барную стойку с легким навесом, низкий деревянный помост для музыкантов, пару лавок и табуретов. Собрались там местные завсегдатаи-либералы. Все двадцать человек. Половина из них со скрипочками.
Пришел Марк, взял себе коктейль, представил меня местным. Я разговорилась с парой пенсионеров, переехавших в Лафайетт из Калифорнии:
- Лафайетт, конечно, приятный и дешевый город, но после Калифорнии здесь слишком много реднеков и слишком мало либералов. Мы думаем о переезде во Флориду, хотя там намного дороже...
На высоком табурете сидел старик в жилетке и белой рубашке, говоривший с шотландским акцентом. Оказался жителем Ивернесса (город недалеко от озера Лох-Несс), который ехал на машине с одного конца Америки на другой. Из Калифорнии во Флориду. Я ехала в обратном направлении - из Флориды на запад. Мы заговорили о зиме, как два северянина, которые, в отличие от луизианцев, хорошо представляют, чего избежали, уехав в феврале из родных мест.
- Я не люблю зиму в Шотландии, - сказал он.
Марк извинился и ушел, сказав, что ему надо работать. Мы обнялись на прощание.
Через несколько месяцев я прислала ему письмо с фотографией с концерта Элиса Купера в Хельсинки. Написала, что Купер с Джонни Деппом образовали группу “Голливудские вампиры” и исполняют песни с названиями типа “Мои пьяные мертвые друзья”. Спросила, как дела.
- Я переезжаю в Новый Орлеан, - ответил Марк. - В Лафайетте с экономикой совсем плохо. Меня навестил друг, которого я не видел три года, так что в ближайшую субботу мы с ним отправляемся в Новый Орлеан вместе и еще разок станем мертвыми и пьяными.
Мир полон одиноких теплых людей.
Комментарии
Отправить комментарий