(Гауя, часть 1)
Под Ригой сосновый бор тянулся широкой полосой между железной дорогой и морем. Каждое лето хипня со всего Союза приезжала в этот лес в районе реки Гауя и вставала там лагерем. Недалеко от станции Лиласте было большое озеро, у которого начинался первый ряд палаток, остальные были раскиданы тут и сям по всему лесу. Среди сосен было много озер поменьше, с багровой торфяной водой, иногда совсем крохотных, размером чуть больше ванны. Неглубоких, выложенных по дну толстым слоем хвои, с ледяными ключами, бьющими снизу, и почти горячей водой у поверхности. Можно было ночевать у Ганса и приезжать на Гаую купаться и смотреть на людей, загорать на берегу моря. Можно было остаться ночевать со всеми вместе в лесу в одной из пустых палаток, которых всегда хватало.
Однажды, правда, когда я улеглась в указанной мне свободной палатке, следом вполз некий толстый мужик по имени Валера, по виду лет тридцати (казавшийся мне не то чтобы стариком, но совершенным взрослым, существом другой породы), ухватил обе мои руки одной своей и навалился сверху, сказав что-то вроде:
- Я ничего не могу с собой сделать, и что бы ты ни говорила…
После чего замер и стал глядеть мне в лицо со значением, точно ожидал, что я скажу: “Да ничего страшного, давай, вперед, я все понимаю!”, или... - черт его знает, чего он ожидал. От неожиданности я заговорила громко и с пафосом, как радиодиктор.
- Мы же хиппи, братья и сестры! Разве можно так поступать со своей сестрой? - сказала я.
Валера неожиданно поддался, пробормотал:
- Ты права, нельзя так с сестрой...
Выполз из палатки и ушел. Я тоже вылезла и злобно отправилась искать более безопасное место. В конце концов промерзла до утра в каком-то гамаке. И с тех пор предпочитала ночевать у Ганса и приезжать на Гаую ранней электричкой.
Было утро, от земли в лесу поднималась теплая дымка, как легкий туман. Я шла босиком от станции к морю: пятна света, ощущение пружинистой мягкости под ногами. Отполированные до блеска корни выпирали из земли на поворотах. Хвоя лежала во впадинах сырыми комками. На освещенных местах она была сухой и покалывала ступни. Между соснами высились крупные муравейники, покрытые тысячами блестящих насекомых. Муравьиные тропы пересекали человеческие, иногда на коротких отрезках совпадая с ними. Лес был пуст, только дятлы бесшумно перелетали с сосны на сосну. Изредка раздавался проверочный стук, потом снова в тишине быстрый шорох крыльев. Хороший был день, солнечный, полный колеблющейся игры света и тени.
Я прошла палаточный лагерь у озера Лиласте. Между озером и морем палаток стояло больше. У одной из них что-то шила киевская Оля Ткаченко, рядом сидел ее парень Хинди - он был высок ростом, смугл и молчалив. Через пару лет его убили гопники где-то в Сибири, а Оля в одну из зим в конце девяностых годов погибла от героина. Я увидела их издалека и взяла в сторону, не желая вступать в беседу. Думала о Голсуорси, о том рассказе, где владелец замка продает прилегающий к замку лес, решает побродить по нему перед расставанием и замерзает насмерть. Вспоминала Флер из "Саги о Форсайтах" с ее несчастной любовью, размышляла о том, как устроена жизнь. Все было как-то размыто.
За очередными соснами обнаружилась новая группа палаток и крохотное озерцо. Палатки были застегнуты на молнии, в них, скорее всего, еще спали. Совсем рядом стояла девушка с ведром, обернувшаяся на звук моих шагов. Мы узнали друг друга, хотя не были близко знакомы - просто виделись в общих гостях в Вильнюсе за пару месяцев до этого. Девушка была худенькой, светловолосой, с большими грустными глазами. В той квартире, где мы познакомились, ее парень страшно мне не понравился. Он был моего возраста, крупный, щекастый, избалованный мальчик, похожий на теленка. Я тогда удивилась, как можно терпеть рядом с собой такого шумного идиота.
Девушка почему-то обрадовалась. Мы обменялись парой фраз о том, о сем. Потом она спросила, сколько мне лет. Я ответила:
- Двадцать один.
Она сказала:
- А мне тридцать два. У меня есть муж и сын, ему одиннадцать лет, я их обоих бросила.
Я промолчала с бесчувственностью юнца, не желающего разбираться в скучных чужих проблемах. Сделала неопределенный жест плечами:
- Ладно, я это услышала, и что? Можно мне уже идти дальше?
Девушка впилась в мое лицо напряженным взглядом. Явно соображала, какое сакральное знание может передать мне, как старший младшему, здесь и сейчас, в случайной точке, где нас столкнула судьба. Я перетаптывалась нетерпеливо - вот-вот рвану дальше, унесусь, не догонишь, не научишь! Чувствуя, что время уходит, она решилась. Сказала:
- Всегда мажь кремом не только лицо, но и шею. Слышишь? Мажь на ночь обязательно!
Я кивнула и побежала дальше. Вот так идешь по лесу, задаешь себе какие-то глобальные вопросы о смысле жизни, а из-за угла выходит человек и говорит: надо есть больше каши. Или: мой руки перед едой. Но сам момент мне понравился - как она опустила тяжелое ведро и пыталась удержать меня разговором. Я как раз подумала, что ее здоровый теленок спит, а она, такая хрупкая и маленькая, ходит за водой. Бежала вприпрыжку по лесу и видела перед собой ее большие глаза, то, какой трогательно одинокой и потерянной она была в этом лесу. Через несколько минут вышла к морю. Берег был пуст, волны накатывали на белый песок. Пучки травы покрывали дюны. Совет я, конечно, пропустила мимо ушей, и мазать шею кремом стала значительно позже тридцати.
Под Ригой сосновый бор тянулся широкой полосой между железной дорогой и морем. Каждое лето хипня со всего Союза приезжала в этот лес в районе реки Гауя и вставала там лагерем. Недалеко от станции Лиласте было большое озеро, у которого начинался первый ряд палаток, остальные были раскиданы тут и сям по всему лесу. Среди сосен было много озер поменьше, с багровой торфяной водой, иногда совсем крохотных, размером чуть больше ванны. Неглубоких, выложенных по дну толстым слоем хвои, с ледяными ключами, бьющими снизу, и почти горячей водой у поверхности. Можно было ночевать у Ганса и приезжать на Гаую купаться и смотреть на людей, загорать на берегу моря. Можно было остаться ночевать со всеми вместе в лесу в одной из пустых палаток, которых всегда хватало.
Однажды, правда, когда я улеглась в указанной мне свободной палатке, следом вполз некий толстый мужик по имени Валера, по виду лет тридцати (казавшийся мне не то чтобы стариком, но совершенным взрослым, существом другой породы), ухватил обе мои руки одной своей и навалился сверху, сказав что-то вроде:
- Я ничего не могу с собой сделать, и что бы ты ни говорила…
После чего замер и стал глядеть мне в лицо со значением, точно ожидал, что я скажу: “Да ничего страшного, давай, вперед, я все понимаю!”, или... - черт его знает, чего он ожидал. От неожиданности я заговорила громко и с пафосом, как радиодиктор.
- Мы же хиппи, братья и сестры! Разве можно так поступать со своей сестрой? - сказала я.
Валера неожиданно поддался, пробормотал:
- Ты права, нельзя так с сестрой...
Выполз из палатки и ушел. Я тоже вылезла и злобно отправилась искать более безопасное место. В конце концов промерзла до утра в каком-то гамаке. И с тех пор предпочитала ночевать у Ганса и приезжать на Гаую ранней электричкой.
Было утро, от земли в лесу поднималась теплая дымка, как легкий туман. Я шла босиком от станции к морю: пятна света, ощущение пружинистой мягкости под ногами. Отполированные до блеска корни выпирали из земли на поворотах. Хвоя лежала во впадинах сырыми комками. На освещенных местах она была сухой и покалывала ступни. Между соснами высились крупные муравейники, покрытые тысячами блестящих насекомых. Муравьиные тропы пересекали человеческие, иногда на коротких отрезках совпадая с ними. Лес был пуст, только дятлы бесшумно перелетали с сосны на сосну. Изредка раздавался проверочный стук, потом снова в тишине быстрый шорох крыльев. Хороший был день, солнечный, полный колеблющейся игры света и тени.
Я прошла палаточный лагерь у озера Лиласте. Между озером и морем палаток стояло больше. У одной из них что-то шила киевская Оля Ткаченко, рядом сидел ее парень Хинди - он был высок ростом, смугл и молчалив. Через пару лет его убили гопники где-то в Сибири, а Оля в одну из зим в конце девяностых годов погибла от героина. Я увидела их издалека и взяла в сторону, не желая вступать в беседу. Думала о Голсуорси, о том рассказе, где владелец замка продает прилегающий к замку лес, решает побродить по нему перед расставанием и замерзает насмерть. Вспоминала Флер из "Саги о Форсайтах" с ее несчастной любовью, размышляла о том, как устроена жизнь. Все было как-то размыто.
За очередными соснами обнаружилась новая группа палаток и крохотное озерцо. Палатки были застегнуты на молнии, в них, скорее всего, еще спали. Совсем рядом стояла девушка с ведром, обернувшаяся на звук моих шагов. Мы узнали друг друга, хотя не были близко знакомы - просто виделись в общих гостях в Вильнюсе за пару месяцев до этого. Девушка была худенькой, светловолосой, с большими грустными глазами. В той квартире, где мы познакомились, ее парень страшно мне не понравился. Он был моего возраста, крупный, щекастый, избалованный мальчик, похожий на теленка. Я тогда удивилась, как можно терпеть рядом с собой такого шумного идиота.
Девушка почему-то обрадовалась. Мы обменялись парой фраз о том, о сем. Потом она спросила, сколько мне лет. Я ответила:
- Двадцать один.
Она сказала:
- А мне тридцать два. У меня есть муж и сын, ему одиннадцать лет, я их обоих бросила.
Я промолчала с бесчувственностью юнца, не желающего разбираться в скучных чужих проблемах. Сделала неопределенный жест плечами:
- Ладно, я это услышала, и что? Можно мне уже идти дальше?
Девушка впилась в мое лицо напряженным взглядом. Явно соображала, какое сакральное знание может передать мне, как старший младшему, здесь и сейчас, в случайной точке, где нас столкнула судьба. Я перетаптывалась нетерпеливо - вот-вот рвану дальше, унесусь, не догонишь, не научишь! Чувствуя, что время уходит, она решилась. Сказала:
- Всегда мажь кремом не только лицо, но и шею. Слышишь? Мажь на ночь обязательно!
Я кивнула и побежала дальше. Вот так идешь по лесу, задаешь себе какие-то глобальные вопросы о смысле жизни, а из-за угла выходит человек и говорит: надо есть больше каши. Или: мой руки перед едой. Но сам момент мне понравился - как она опустила тяжелое ведро и пыталась удержать меня разговором. Я как раз подумала, что ее здоровый теленок спит, а она, такая хрупкая и маленькая, ходит за водой. Бежала вприпрыжку по лесу и видела перед собой ее большие глаза, то, какой трогательно одинокой и потерянной она была в этом лесу. Через несколько минут вышла к морю. Берег был пуст, волны накатывали на белый песок. Пучки травы покрывали дюны. Совет я, конечно, пропустила мимо ушей, и мазать шею кремом стала значительно позже тридцати.
Комментарии
Отправить комментарий