(Гауя, часть 2)
К сентябрю Милица Александровна перестала есть. На улицах не кончалось лето — солнце, теплынь, по Арбату шлялись толпы туристов. Огромные «Икарусы» парковались вдоль нашего дома в ряд, закрывая дневной свет (не то чтобы его без автобусов было много). Знакомые художники на Арбате продавали маленькие пейзажи размером 10х15см за десять долларов, 20х30 — за двадцать, 40х60 — за сотню. В газетах писали, что художников якобы обложили данью бандиты - словно этих наглых, избалованных алкашей можно было чем-нибудь обложить, кроме мата. В день они зарабатывали до пятисот - шестисот рублей при средней зарплате по стране рублей в двести максимум.
Купить на эти деньги было особо нечего, поэтому их проедали и пропивали. На бархатный сезон ездили в Коктебель, где снимали многокомнатные апартаменты. Икру клали прямо на сервелат. Антиалкогольная кампания еще шла, и с водкой было напряженно, но коньяк, шампанское и легкие вина на прилавках «Елисеевского» стояли в изобилии. Арбатские художники шили на заказ одежду. Дарили деньги знакомым. Однажды двое из них поссорились под моими окнами на Гоголевском бульваре, возвращаясь после трудового дня к метро, и швыряли друг в друга сначала складными табуретками, потом рамками, а потом - пачками денег. Больше им никогда не было суждено жить так богато, но они этого еще не знали.
Досталось от газетных статей про "рэкетиров" одному из моих дальних приятелей Мите, однажды попробовавшему поаскать на Арбате денег. Вместо того, чтобы попрошайничать у прохожих, он подошел к кому-то из художников. Его подвело то, что он заикался. Он не сумел изложить свою просьбу внятно, и художник понял только, что от него хотят денег.
- Так ты и есть этот, как его, рэкетир? - обрадовался он, поудобнее перехватывая кисть. - Эй, ребята, смотрите, я рекетира поймал!
- Я не-не-не! - начал приятель, но тут налетели остальные художники, и Митя успел получить в морду до того, как ошибка выяснилась.
После улицы коммуналка казалась особенно темной и пыльной.
- Это яблоко. Ешьте! На моих глазах ешьте! - Федорович, страдальчески морщась, всовывал в руку Милицы Александровны яблоко.
Ее рука была сухой, легкой, как пыльца, пальцы разжимались.
Милица Александровна плыла, не касаясь пола ногами. Она превращалась в тень и уже не говорила, только улыбалась. За продуктами давно не выходила. Мы давали ей еду, пытаясь задержать в этом мире. Она кивала, ласково улыбалась сияющей безумной улыбкой, и продолжала ускользать-ускользать-ускользать.
На Арбате стали появляться люди, вернувшиеся с Гауи или из Питера. Аскали деньги, пока тепло. Я встретила Гору, как обычно спокойного и дружелюбного. Не успела сказать ему «привет», как он схватил мою руку, сунул к себе в карман и зажал там, придерживая лапищей. Тут же окликнул какого-то мужчину:
- Здравствуйте, вы не могли бы нам помочь? Мы с женой приехали из маленького эстонского города Та-арту, у нас кончились деньги...
От моего привета и до того момента, когда Гора начал аскать, прошло не больше полминуты. Прохожий с интересом вглядывался в мои багровеющие уши. Гора крепко сжимал мою ладонь. Профессиональная работа, спешите видеть! Человек, который умеет аскать по сто рублей в день! Мужчина дал ему десять рублей «на билеты домой», несколько раз обернулся, улыбаясь и маша нам рукой, и наконец ушел.
Через три минуты Гора вернулся откуда-то с бутылкой шампанского за 5.50, бутылкой портвейна и пластиковыми стаканчикам, которые, вероятно, позаимствовал в овощном, где торговали соками в разлив. Слева, сразу за булочной, как раз сломали какой-то особняк, и на его месте был теперь лужок, заросший одуванчиками и клевером и огороженный деревянным забором, выкрашеным голубой, как летнее небо, краской. Мы забрались туда через пролом, сели на кирпичные огрызки, торчащие из земли.
Гора разлил шампанское — купил он его явно из куртуазности, по принципу «с нами дама», потому что сам мог выпить бутылку водки «винтом» из горла. Я поболтала пузырчатой жидкостью с сомнением — вообще не люблю алкоголь, и в частности - пить в яркий солнечный день значит, по-моему, убивать все удовольствие от этого дня. Спросила его, как там было без меня в Риге, как поживают Ганс с Ильей. Оказалось, что через неделю после моего отъезда в Москву на Гауе умер тот толстяк Валера, что в начале июня неуверенно пытался меня изнасиловать.
Сверху светило солнце, мы сидели на лугу в самом центре Москвы. В то лето постоянно шли потрясающие музыкальные концерты - приезжал Сантана, Пинк Флойд, Пол Саймон - я ходила на его концерт в "Зеленый театр" в парке имени Горького. У него был тур в поддержку еще сидевшего Нельсона Манделы, и после концерта нас спрашивали, что мы об этом думаем, и кто-то из нашей компании сказал, что у нас проблемы не меньше манделовских, после чего иностранные журналисты посмотрели на нас с таким яростным презрением, что я помню это до сих пор.
Гора дернул плечами, пожаловался на хипповский молодняк:
- Как торчать, так всегда готовы, а как трупы закапывать, так все разбегаются.
Сказал:
- Два дня прошло. Пришлось самому закапывать. Как всегда.
Еще сказал про Гаую так: «В этот сезон — два человека».
Мне всегда было интересно, хоть какие-то сведения о том, что случилось, доходили до родственников?
Я спросила его, почему у него такая кличка. Он достал из кармана паспорт: в графе фамилия стояло «Верни-Гора», или нечто похожее, с «горой».
- В меня девчонка влюбилась, хочет взять к себе жить, - сказал. - Может, что-то и получится. Молодая совсем, девятнадцать лет.
Так ей родители и позволят, подумала я, но вслух поздравила.
Это был последний раз, когда я говорила с Горой и видела его живым. Он умер через несколько месяцев, в начале зимы, на каком-то питерском флэту от запущенного гепатита. Следующей весной очевидец рассказывал мне о его последних днях:
- Он в конце такой добрый был. Уже все понимал. Только смотрел на нас с дивана... Да, так у нас там три человека-то умерли, не только Гора! Я сам чуть не умер! Я просыпался весь синий!
Я спросила, почему синий? Никогда не слышала, чтобы от гепатита синели.
- Да вот, - пожал плечами очевидец с видом глубокого и искреннего недоумения, - почему-то синий!
Детские времена в Системе к тому времени давно закончились, шла эра тяжелых наркотиков, и вся их компания сидела на «винте».
Я вернулась в коммуналку вечером. Входная дверь стояла открытой, и в комнате Милицы Александровны ходили дворники. Она умерла днем, пока мы с Горой пили на Арбате. Тело уже увезли. Дворники выносили вещи на помойку. Оказалось, что еду она не ела, а прятала по углам. Теперь это все сгнило. Дворничиха ругалась, второй дворник ее успокаивал.
После Милицы осталось несколько документов на имя Сперанской Зинаиды Алексеевны, 1883 года рождения — я взяла их себе, иначе их бы тоже выбросили. Кто она была нашей Милице, никто в коммуналке не знал. Фамилии у них не совпадали. По возрасту - годилась в матери: Милица и Берта были где-нибудь 1904-1909 годов рождения, примерно.
Коричневая картонка:
Членский билет Союза ВСЕМЕДИКСАНТРУД
Москва. Издание Ц.К.В.М.С.Т.
Выдан билет в Уфе 4 февраля 1924 года. № 402
Из Уфы — снята с учета в Москву, 6 октября 1925 года.
Цель и задачи этого профсоюза таковы — Извлечения из Устава находятся сразу за страницами с взносами
Стоя на почве международной классовой борьбы пролетариата и входя через В.Ц.С.П.С. В Международный Совет Профсоюзов и в 3-ий Интернационал, ВСЕМЕДИКСАНТРУД ставит себе целью осуществление социализма через диктатуру пролетариата
Членами союза не могут быть служители культа всех вероисповеданий. Каждый член союза обязан быть подписчиком журнала «Медицинский работник»
Высоцкий писал про времена «далекие, теперь почти былинные, когда срока огромные брели в этапы длинные», и мои соседки по коммуналке действительно казались персонажами старой страшной сказки. Что с ними случилось? Почему Милица прожила всю жизнь одна, тише воды и ниже травы, навсегда испуганная? Никто из них, кроме беспечной бестолковой Берты, на которую каждый раз шикали, ничего не рассказывал. Это видно со стороны, когда люди живут очень долго : что жизнь похожа на море, что она обкатывает людей, как камни.
Комментарии
Отправить комментарий